Виктор Астафьев
Хвостик
Смеется, заливается,
хохочет мальчик...
Овсянский остров напоминал когда-то голову — туповатую
с затылка и заостренную, чубатую со лба. В любое время года была та голова в
окладе венца — бледная зимняя плешь обметана чериоволосьем; весной плешь
острова нечесано путалась серо-свалявшейся отавой, взятой в кольцо
багряно-мерцаюших тальников, которые не по дням, а по часам погружались в
глубину вспененного черемушника. Пока черемуха кружилась, метелила по берегам
острова. в середине его вспыхивала и, стряхнув с себя рыхлый цвет, оробело
останавливалась прибрежная гуща, утихали листом тальники, ольхи, вербы,
черемухи, отгородившись от пожара полосой небоязного к огню смородинника...
В осени мелкий лист кустарников бронзовел, и
выкошенный, чистый остров в ровной стрижке зеленой отавы победно возносил мачту
над высоким стогом сена. И всю-то зимушку покрыто было боязливое темечко земли
пухлой шапкой сена, и серебряно звенел венец, надетый на чело острова. Желтая
птица кружилась и кружилась над зимним стогом. Ветер с Енисея гнал ее встречь
бурям, и алым флагом вспыхивато крыло высокой птицы под широкой зарею в часы
предвечерья.
Гидростанция зарегулировала реку, откатилась вода, и
стал Овсянский остров полуостровом. Захудала на нем некошеная трава, усохли
кустарники. По оголившейся отноге и пологим берегам налет зеленого помета —
цветет малопроточная вода. Перестала цвести и рожагь черемуха, обуглились,
почернели ее ветви и стволы; не полыхают более цветы — они вытоптаны или
вырваны с корнем. Лишь живучий курослеп сорит еще желтой перхотью средь лета,
да жалица и колючий бурьян растут по оподолью бывшего острова.
Прежде были в заречье деревенские покосы и пашни, но
где они были — уже не найти. Нынче сооружен здесь деревянный причал. Валом валят
на эти берега хозяйственные дачники, чтобы холить и выхаживать на личных
огородах и в теплицах редкую овош, цветы, ягоды. В субботу и воскресенье —
пароход за пароходом, теплоход за теплоходом, катер за катером, «Ракета» за
«Ракетой» прилипают к причалу и выделяют из себя жизнерадостный народ.
Под бравую песню «То ли еще будет...» расползаются они
по затопленному клочк\ земли, глядя на который еще раз убеждаешься, что в
смысле выделения мусора и нечистот никто сравниться с высшим существом не может
— ни птица, ни зверь... Берега и поляны в стекле, жести, бумаге, полиэтилене —■
гуляки жгут костры, пьют, жуют, бьют, ломают, гадяч. и никто, никто не
прибирает за собою, да и в голову такое не приходит — ведь они приехали
отдыхать от трудов.
Оглохла земля, коростой покрылась... Если что и растет
на ней, то растет в захлушье, украдкой, растет кривобоко — изуродованное,
поцарапанное, битое, обожженное...
Хохочет мальчик на берегу. Увидел что-то не просто
смешное, а потешное, вот и хохочет.
Подхожу, обнаруживаю: возле вчерашнего воскресного
кострища, средь объедков и битого стекла, стоит узкая консервная баночка, а из
нее торчит хвостик суслика и скрюченные задние лапки. И не просто так стоит
банка с наклейкой, на которой красуется слово «Мясо». на газете стоит, и не
просто на газете, а на развороте ее, где крупно, во всю полосу, нарисована
художником «шапка»: «В защиту природы...»
«Шапка» подчеркнута не то красным ломаным карандашом,
не то губной помадой, через всю полосу шатающиеся, промоклые красные буквы, из
них составлено слово: «Отклик».
—
Что же ты
смеешься, мачьчик?!
—
Хво... хво...
хвостик!
Да, хвостик суслика смешон — напоминает он ржаной колосок, из которого
выбню ветром зерно, жалкий, редкоостый хвостик — не сеют нынче в заречье хлеба.
Дачными ягодами суслику не прожить, вот с голоду и подался крошки по берегу
подбирать. т> г его пой-матн веселые гуляки и засунули в банку, судя по
царапинам на обертке, засунули живого 11 «отклик» на газете, догадываюсь я,
написан не карандашом, а кровью зверушки
Ребята, ждём Ваши творческие работы эссе,рисунки, стихи...
